РОДНАЯ - 6 / 8

8КЛАСС                                           

1.      Слово как средство создания образа в литературе.

Литературное искусство - это мышление в образах.  Т.к. литература – это искусство СЛОВА, значит, Слово — основное средство создания поэтического образа в литературе.

 Образ — наиболее важный и непосредственно воспринимаемый элемент литературного произведения. Образ  - это единство содержания/ тема – проблема-адея-пафос/ и формы / композиция, тропы, синтаксические и лексические средства/.Термин «художественный образ» сравнительно недавнего происхождения. Его впервые употребил И. В. Гете. Однако сама проблема образа является одной из древних.

Художественный образ – это образ предмета, явления, человека в художественном произведении. Он отражает действительность, но не копирует её, проходя сквозь призму восприятия реальности автором. ХО = реальность + вымысел.

Первичная реальность                                                        Вторичная реальность 
жизнь                                                                                        худ.произведение
люди / предметы/природа/флора и фауна                          худ.образ/-ы/ - герои                                                                          
  без вымысла                                                                              реальность + вымысел

ЗООЛОГИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

·         Грибные мушки (Platypezidae) ·         Ежемухи (Tachinidae) ·         Злаковые мухи (Chloropidae) ·         Ктыри (Asilidae) ·         Мухи-береговушки (Ephydridae) ·         Мухи-серебрянки (Chamaemyiidae) ·         Мухи-зеленушки (Dolichopodidae) ·         Мухи-жужжала (Bombyliidae) ·         Навозные мухи (Scathophagidae) ·         Настоящие мухи (Muscidae) ·         Падальные мухи (Calliphoridae) ·         Плодовые мушки (Drosophilidae) ·         Серые мясные мухи (Sarcophagidae) ·         Сырные мухи (Piophilidae) ·

МУХА – ГЕРОЙ, ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ                               МУХА – ЦОКОТУХА

Слова в ХЛ особенные: они не только изображают, но и выражают.

Троп/-ы/ - слова в переносном значении.
 К ним относятся: 
метафора, 
м-олицетворение, 
сравнение,
 гипербола,
 литота, 
 эпитет
 аллегория/= иносказание/

2.      Русской литературе предшествовал фольклор. Назовите их  сходства и отличия.

3.      «Повесть о Евпатии  Коловрате». Образы.Батый, рязанский дворянин. Проблема долга, чести, мужества, подвига. Идея Жить-Родине служить. Воспеть подвиг во имя Родины.

4.      Бестужев –Марлинский А. . «Вечер на бивуаке». Проблема эгоизма, лицемерия, благородства. Конфликт  светского общества – благородной личности

5.       В.Гаршин «Сигнал», «То,чего не было».

Новелла – жанр эпоса, произведение с напряженным сюжетом.

Аллегория – иносказание

Психологизм – изображение внутреннего мира человека, его чувств, эмоций, переживаний.

6.      Короленко В. «Мгновение». Прблема цены жизни и мгновения.

7.      Каверин В. Роман «Два капитана» Проблема дружбы, любви, предательств,  нравственного выбора, поиска открытий.

8.      Романтика – нечто возвышенное, проникнутое  идеализацией действительности, мечтательной созерцательностью.

                                          БАСНЯ  

  УЧИТЬ ТЕРМИНЫ

Басня – лироэпический жанр, короткий рассказ в стихах или прозе, содержащий поучение/мораль/ в аллегорической форме.

Мораль- это поучение   

  Промифий – мораль в начале басни    

   Эпимифий – мораль в конце басни.

Аллегория - иносказание

Иван ХемнИцер                            "Паук и Муха"                             учить наизусть

«Постой, — паук сказал, —
Я чаю, я нашел причину,
Зачем еще большой я мухи не поймал,
А попадается все мелочь; дай раскину
Пошире паутину,
Авось-либо тогда поймаю и больших». 

Раскинув, нажидает их;
Все мелочь попадает;
Большая муха налетит —
Прорвется и сама, и паутину мчит.

А это и с людьми бывает,
Что маленьким, куда
Ни обернись, беда.
Вор, например, большой, хоть в краже попадется,
Выходит прав из-под суда,
А маленький наказан остается.

Задание. 1 выучи термины. 2. Выучи басню.3. Найди мораль. 4. Допиши фразу:

Паук – аллегория………………

Мухи –аллегория……………………. Муха большая – аллегория……………….. муха маленькая – аллегория………………

Тредиаковский В                          Ворон и Лисица (Басня) выразительно читать

Негде Ворону унесть сыра часть случилось;

На дерево с тем взлетел, кое полюбилось.

 Оного Лисице захотелось вот поесть;

Для того, домочься б, вздумала такую лесть:

Воронову красоту, перья цвет почтивши,

И его вещбу еще также похваливши,

 «Прямо,- говорила,- птицею почту тебя

Зевсовою впредки, буде глас твой для себя,

И услышу песнь, доброт всех твоих достойну».

 Ворон похвалой надмен, мня себе пристойну,

 Начал, сколько можно громче, кракать и кричать,

 Чтоб похвал последню получить себе печать;

Но тем самым из его носа растворена

 Выпал на землю тот сыр. Лиска, ободрена

 Оною корыстью, говорит тому на смех:

 «Всем ты добр, мой Ворон; только ты без сердца мех».

Начало формы

               В.ГАРШИН "Сигнал"

 Показать краткое содержание Семен Иванов служил сторожем на железной дороге. От его будки до одной станции было двенадцать, до другой — десять верст. Верстах в четырех в прошлом году открыли большую прядильню; из-за лесу ее высокая труба чернела, а ближе, кроме соседних будок, и жилья не было. Семен Иванов был человек больной и разбитый. Девять лет тому назад он побывал на войне: служил в денщиках у офицера и целый поход с ним сделал. Голодал он, и мерз, и на солнце жарился, и переходы делал по сорока и пятидесяти верст в жару и в мороз; случалось и под пулями бывать, да, слава богу, ни одна не задела. Стоял раз полк в первой линии; целую неделю с турками перестрелка была: лежит наша цепь, а через лощинку — турецкая, и с утра до вечера постреливают. Семенов офицер тоже в цепи был; каждый — день три раза носил ему Семен из полковых кухонь, из оврага, самовар горячий и обед. Идет с самоваром по открытому месту, пули свистят, в камни щелкают; страшно Семену, плачет, а сам идет. Господа офицеры очень довольны им были: всегда у них горячий чай был. Вернулся он из похода целый, только руки и ноги ломить стало. Немало горя пришлось ему с тех пор отведать. Пришел он домой — отец старик помер; сынишка был по четвертому году — тоже помер, горлом болел; остался Семен с женой сам-друг. Не задалось им и хозяйство, да и трудно с пухлыми руками и ногами землю пахать. Пришлось им в своей деревне невтерпеж; пошли на новые места счастья искать. Побывал Семен с женой и на Линии, и в Херсоне, и в Донщине; нигде счастья не достали. Пошла жена в прислуги, а Семен по-прежнему все бродит. Пришлось ему раз по машине ехать; на одной станции видит — начальник будто знакомый. Глядит на него Семен, и начальник тоже в Семеново лицо всматривается. Узнали друг друга: офицер своего полка оказался. — Ты Иванов? — говорит. — Так точно, ваше благородие, я самый и есть. — Ты как сюда попал? Рассказал ему Семен: так, мол, и так. — Куда ж теперь идешь? — Не могу знать, ваше благородие. — Как так, дурак, не можешь знать? — Так точно, ваше благородие, потому податься некуда. Работы какой, ваше благородие, искать надобно. Посмотрел на него начальник станции, подумал и говорит: — Вот что, брат, оставайся-ка ты покудова на станции. Ты, кажется, женат? Где у тебя жена? — Так точно, ваше благородие, женат; жена в городе Курске, у купца в услужении находится. — Ну, так пиши жене, чтобы ехала. Билет даровой выхлопочу. Тут у нас дорожная будка очистится; уж попрошу за тебя начальника дистанции. — Много благодарен, ваше благородие, — ответил Семен. Остался он на станции. Помогал у начальника на кухне, дрова рубил, двор, платформу мел. Через две недели приехала жена, и поехал Семен на ручной тележке в свою будку. Будка новая, теплая, дров сколько хочешь; огород маленький от прежних сторожей остался, и земли с полдесятины пахотной по бокам полотна было. Обрадовался Семен; стал думать, как свое хозяйство заведет, корову, лошадь купит. Дали ему весь нужный припас: флаг зеленый, флаг красный, фонари, рожок, молот, ключ — гайки подвинчивать, лом, лопату, метел, болтов, костылей; дали две книжечки с правилами и расписание поездов. Первое время Семен ночи не спал, все расписание твердил; поезд еще через два часа пойдет, а он обойдет свой участок, сядет на лавочку у будки и все смотрит и слушает, не дрожат ли рельсы, не шумит ли поезд. Вытвердил он наизусть и правила; хоть и плохо читал, по складам, а все-таки вытвердил. Дело было летом; работа нетяжелая, снегу отгребать не надо, да и поезд на той дороге редко. Обойдет Семен свою версту два раза в сутки, кое-где гайки попробует подвинтить, щебенку подровняет, водяные трубы посмотрит и идет домой хозяйство свое устраивать. В хозяйстве только у него помеха была: что ни задумает сделать, обо всем дорожного мастера проси, а тот начальнику дистанции доложит; пока просьба вернется, время и ушло. Стали Семен с женою даже скучать. Прошло времени месяца два; стал Семен с соседями-сторожами знакомиться. Один был старик древний; все сменить его собирались: едва из будки выбирался. Жена за него и обход делала. Другой будочник, что поближе к станции, был человек молодой, из себя худой и жилистый. Встретились они с Семеном в первый раз на полотне, посередине между будками, на обходе; Семен шапку снял, поклонился. — Доброго, — говорит, — здоровья, сосед. Сосед поглядел на него сбоку. — Здравствуй, — говорит. Повернулся и пошел прочь. Бабы после между собою встретились. Поздоровалась Семенова Арина с соседкой; та тоже разговаривать много не стала, ушла. Увидел раз ее Семен. — Что это, — говорит, — у тебя, молодица, муж неразговорчивый? Помолчала баба, потом говорит: — Да о чем ему с тобой разговаривать? У всякого свое… Иди себе с богом. Однако прошло еще времени с месяц, познакомились. Сойдутся Семен с Василием на полотне, сядут на край, трубочки покуривают и рассказывают про свое житье-бытье. Василий все больше помалчивал, а Семен и про деревню свою и про поход рассказывал. — Немало, — говорит, — я горя на своем веку принял, а веку моего не бог весть сколько. Не дал бог счастья. Уж кому какую талан-судьбу господь даст, так уж и есть. Так-то, братец, Василий Степаныч. А Василий Степаныч трубку об рельс выколотил, встал и говорит: — Не талан-судьба нас с тобою век заедает, а люди. Нету на свете зверя хищнее и злее человека. Волк волка не ест, а человек человека живьем съедает. — Ну, брат, волк волка ест, это ты не говори. — К слову пришлось, и сказал. Все-таки нету твари жесточе. Не людская бы злость да жадность — жить бы можно было. Всякий тебя за живое ухватить норовит, да кус откусить, да слопать. Задумался Семен. — Не знаю, — говорит, — брат. Может, оно так, а коли и так, так уж есть на то от бога положение. — А коли так, — говорит Василий, — так нечего нам с тобой и разговаривать. Коли всякую скверность на бога взваливать, а самому сидеть да терпеть, так это, брат, не человеком быть, а скотом. Вот тебе мой сказ. Повернулся и пошел, не простившись. Встал и Семен. — Сосед, — кричит, — за что же ругаешься? Не обернулся сосед, пошел. Долго смотрел на него Семен, пока на выемке на повороте стало Василия не видно. Вернулся домой и говорит жене: — Ну, Арина, и сосед же у нас: зелье, не человек. Однако не поссорились они; встретились опять и по-прежнему разговаривать стали, и все о том же. — Э, брат, кабы не люди… не сидели бы мы с тобою в будках этих, — говорит Василий. — Что ж в будке… ничего, жить можно. — Жить можно, жить можно… Эх, ты! Много жил, мало нажил, много смотрел, мало увидел. Бедному человеку, в будке там или где, какое уж житье! Едят тебя живодеры эти. Весь сок выжимают, а стар станешь — выбросят, как жмыху какую, свиньям на корм. Ты сколько жалованья получаешь? — Да маловато, Василий Степанович. Двенадцать рублей. — А я тринадцать с полтиной. Позволь тебя спросить, почему? По правилу, от правления всем одно полагается: пятнадцать целковых в месяц, отопление, освещение. Кто же это нам с тобой двенадцать или там тринадцать с полтиной определил? Чьему брюху на сало, в чей карман остальные три рубля или же полтора полагаются? Позволь тебя спросить?.. А ты говоришь, жить можно! Ты пойми, не об полуторах там или трех рублях разговор идет. Хоть бы и все пятнадцать платили. Был я на станции в прошлом месяце; директор проезжал, так я его видел. Имел такую честь. Едет себе в отдельном вагоне; вышел на платформу, стоит, цепь золотую распустил по животу, щеки красные, будто налитые… Напился нашей крови. Эх, кабы сила да власть!.. Да не останусь я здесь долго; уйду, куда глаза глядят. — Куда же ты уйдешь, Степаныч? От добра добра не ищут. Тут тебе и дом, тепло, и землицы маленько. Жена у тебя работница… — Землицы! Посмотрел бы ты на землицу мою. Ни прута на ней нету. Посадил было весной капустки, так и то дорожный мастер приехал. «Это, говорит, что такое? Почему без доношения? Почему без разрешения? Выкопать, чтоб и духу ее не было». Пьяный был. В другой раз ничего бы не сказал, а тут втемяшилось… «Три рубля штрафу!..» Помолчал Василий, потянул трубочки и говорит тихо: — Немного еще, зашиб бы я его до смерти. — Ну, сосед, и горяч ты, я тебе скажу. — Не горяч я, а по правде говорю и размышляю. Да еще дождется он у меня, красная рожа! Самому начальнику дистанции жаловаться буду. Посмотрим! И точно пожаловался. Проезжал раз начальник дистанции путь осматривать. Через три дня после того господа важные из Петербурга должны были по дороге проехать: ревизию делали, так перед их проездом все надо было в порядок привести. Балласту подсыпали, подровняли, шпалы пересмотрели, костыли подколотили, гайки подвинтили, столбы подкрасили, на переездах приказали желтого песочку подсыпать. Соседка-сторожиха и старика своего выгнала травку подщипать. Работал Семен целую неделю; все в исправность привел и на себе кафтан починил, вычистил, а бляху медную кирпичом до сияния оттер. Работал и Василий. Приехал начальник дистанции на дрезине; четверо рабочих рукоять вертят; шестерни жужжат; мчится тележка верст по двадцать в час, только колеса воют. Подлетел к Семеновой будке; подскочил Семен, отрапортовал по-солдатски. Все в исправности оказалось. — Ты давно здесь? — спрашивает начальник. — Со второго мая, ваше благородие. — Ладно. Спасибо. А в сто шестьдесят четвертом номере кто? Дорожный мастер (вместе с ним на дрезине ехал) ответил: — Василий Спиридов. — Спиридов, Спиридов… А, это тот самый, что в прошлом году был у вас на замечании? — Он самый и есть-с. — Ну, ладно, посмотрим Василия Спиридова. Трогай. Налегли рабочие на рукояти; пошла дрезина в ход. Смотрит Семен на нее и думает: «Ну, будет у них с соседом игра». Часа через два пошел он в обход. Видит, из выемки по полотну идет кто-то, на голове будто белое что виднеется. Стал Семен присматриваться — Василий; в руке палка, за плечами узелок маленький, щека платком завязана. — Сосед, куда собрался? — кричит Семен. Подошел Василий совсем близко: лица на нем нету, белый, как мел, глаза дикие; говорить начал — голос обрывается. — В город, — говорит, — в Москву… в правление. — В правление… Вот что! Жаловаться, стало быть, идешь? Брось, Василий Степаныч, забудь… — Нет, брат, не забуду. Поздно забывать. Видишь, он меня в лицо ударил, в кровь разбил. Пока жив, не забуду, не оставлю так. Учить их надо, кровопийцев… Взял его за руку Семен: — Оставь, Степаныч, верно тебе говорю: лучше не сделаешь. — Чего там лучше! Знаю сам, что лучше не сделаю; правду ты про талан-судьбу говорил. Себе лучше не сделаю, но за правду надо, брат, стоять. — Да ты скажи, с чего все пошло-то? — Да с чего… Осмотрел все, с дрезины сошел, в будку заглянул. Я уж знал, что строго будет спрашивать; все как следует исправил. Ехать уж хотел, а я с жалобой. Он сейчас кричать. «Тут, говорит, правительственная ревизия, такой-сякой, а ты об огороде жалобы подавать! Тут, говорит, тайные советники, а ты с капустой лезешь!» Я не стерпел, слово сказал, не то чтобы очень, но так уж ему обидно показалось. Как даст он мне… Терпенье наше проклятое! Тут бы его надо… а я стою себе, будто так оно и следует. Уехали они, опамятовался я, вот обмыл себе лицо и пошел. — Как же будка-то? — Жена осталась. Не прозевает; да ну их совсем и с дорогой ихней! Встал Василий, собрался. — Прощай, Иваныч. Не знаю, найду ли управу себе. — Неужто пешком пойдешь? — На станции на товарный попрошусь: завтра в Москве буду. Простились соседи; ушел Василий, и долго его не было. Жена за него работала, день и ночь не спала; извелась совсем, поджидаючи мужа. На третий день проехала ревизия: паровоз, вагон багажный и два первого класса, а Василия все нет. На четвертый день увидел Семен его хозяйку: лицо от слез пухлое, глаза красные. — Вернулся муж? — спрашивает. Махнула баба рукой, ничего не сказала и пошла в свою сторону. * * * Научился Семен когда-то, еще мальчишкой, из тальника дудки делать. Выжжет таловой палке сердце, дырки, где надо, высверлит, на конце пищик сделает и так славно наладит, что хоть что угодно играй. Делывал он в досужее время дудок много и с знакомым товарным кондуктором в город на базар отправлял; давали ему там за штуку по две копейки. На третий день после ревизии оставил он дома жену вечерний шестичасовой поезд встретить, а сам взял ножик и в лес пошел, палок себе нарезать. Дошел он до конца своего участка, — на этом месте путь круто поворачивал, — спустился с насыпи и пошел лесом под гору. За полверсты было большое болото, и около него отличнейшие кусты для его дудок росли. Нарезал он палок целый пук и пошел домой. Идет лесом; солнце уже низко было; тишина мертвая, слышно только, как птицы чиликают да валежник под ногами хрустит. Прошел Семен немного еще, скоро полотно; и чудится ему, что-то еще слышно: будто где-то железо о железо позвякивает. Пошел Семен скорей. Ремонту в то время на их участке не было. «Что бы это значило?» — думает. Выходит он на опушку — перед ним железнодорожная насыпь подымается; наверху, на полотне, человек сидит на корточках, что-то делает; стал подыматься Семен потихоньку к нему: думал, гайки кто воровать пришел. Смотрит — и человек поднялся, в руках у него лом; поддел он рельс ломом, как двинет его в сторону. Потемнело у Семена в глазах; крикнуть хочет — не может. Видит он Василия, бежит бегом, а тот с ломом и ключом с другой стороны насыпи кубарем катится. — Василий Степаныч! Отец родной, голубчик, воротись! Дай лом! Поставим рельс, никто не узнает. Воротись, спаси свою душу от греха. Не обернулся Василий, в лес ушел. Стоит Семен над отвороченным рельсом, палки свои выронил. Поезд идет не товарный, пассажирский. И не остановишь его ничем: флага нет. Рельса на место не поставишь; голыми руками костылей не забьешь. Бежать надо, непременно бежать в будку за каким нибудь припасом. Господи, помоги! Бежит Семен к своей будке, задыхается. Бежит — вот-вот упадет. Выбежал из лесу — до будки сто сажен, не больше, осталось, слышит — на фабрике гудок загудел. Шесть часов. А в две минуты седьмого поезд пройдет. Господи! Спаси невинные души! Так и видит перед собою Семен: хватит паровоз левым колесом об рельсовый обруб, дрогнет, накренится, пойдет шпалы рвать и вдребезги бить, а тут кривая, закругление, да насыпь, да валиться-то вниз одиннадцать сажен, а там, в третьем классе, народу битком набито, дети малые… Сидят они теперь все, ни о чем не думают. Господи, вразуми ты меня!.. Нет, до будки добежать и назад во-время вернуться не поспеешь… Не добежал Семен до будки, повернул назад, побежал скорее прежнего. Бежит почти без памяти; сам не знает, что еще будет. Добежал до отвороченного рельса: палки его кучей лежат. Нагнулся он, схватил одну, сам не понимая зачем, дальше побежал. Чудится ему, что уже поезд идет. Слышит свисток далекий, слышит, рельсы мерно и потихоньку подрагивать начали. Бежать дальше сил нету; остановился он от страшного места саженях во ста: тут ему точно светом голову осветило. Снял он шапку, вынул из нее платок бумажный; вынул нож из-за голенища; перекрестился, господи благослови! Ударил себя ножом в левую руку повыше локтя, брызнула кровь, полила горячей струей; намочил он в ней свой платок, расправил, растянул, навязал на палку и выставил свой красный флаг. Стоит, флагом своим размахивает, а поезд уж виден. Не видит его машинист, подойдет близко, а на ста саженях не остановить тяжелого поезда! А кровь все льет и льет; прижимает рану к боку, хочет зажать ее, но не унимается кровь; видно, глубоко поранил он руку. Закружилось у него в голове, в глазах черные мухи залетали; потом и совсем потемнело; в ушах звон колокольный. Не видит он поезда и не слышит шума: одна мысль в голове: «Не устою, упаду, уроню флаг; пройдет поезд через меня… помоги, господи, пошли смену…» И стало черно в глазах его и пусто в душе его, и выронил он флаг. Но не упало кровавое знамя на землю: чья-то рука подхватила его и подняла высоко навстречу подходящему поезду. Машинист увидел его, закрыл регулятор и дал контрпар. Поезд остановился. * * * Выскочили из вагонов люди, сбились толпою. Видят: лежит человек весь в крови, без памяти; другой возле него стоит с кровавой тряпкой на палке. Обвел Василий всех глазами, опустил голову: — Вяжите меня, — говорит, — я рельс отворотил.

"То, чего не было"

В один прекрасный июньский день, - а прекрасный он был потому, что было двадцать восемь градусов по Реомюру, - в один прекрасный июньский день было везде жарко, а на полянке в саду, где стояла копна недавно скошенного сена, было еще жарче, потому что место было закрытое от ветра густым-прегустым вишняком. Все почти спало: люди наелись и занимались послеобеденными боковыми занятиями; птицы примолкли, даже многие насекомые попрятались от жары. О домашних животных нечего и говорить: скот крупный и мелкий прятался под навес; собака, вырыв себе под амбаром яму, улеглась туда и, полузакрыв глаза, прерывисто дышала, высунув розовый язык чуть не на пол-аршина; иногда она, очевидно от тоски, происходящей от смертельной жары, так зевала, что при этом даже раздавался тоненький визг; свиньи, маменька с тринадцатью детками, отправились на берег и улеглись в черную жирную грязь, причем из грязи видны были только сопевшие и храпевшие свиные пятачки с двумя дырочками, продолговатые, облитые грязью спины да огромные повислые уши. Одни куры, не боясь жары, кое-как убивали время, разгребая лапами сухую землю против кухонного крыльца, в которой, как они отлично знали, не было уже ни одного зернышка; да и то петуху, должно быть, приходилось плохо, потому что иногда он принимал глупый вид и во все горло кричал: "какой ска-ан-да-ал!"

Вот мы и ушли с полянки, на которой жарче всего, а на этой-то полянке и сидело целое общество неспавших господ. То есть сидели-то не все; старый гнедой, например, с опасностью для своих боков от кнута кучера Антона разгребавший копну сена, будучи лошадью, вовсе и сидеть не умел; гусеница какой-то бабочки тоже не сидела, а скорее лежала на животе: но дело ведь не в слове. Под вишнею собралась маленькая, но очень серьезная компания: улитка, навозный жук, ящерица, вышеупомянутая гусеница; прискакал кузнечик. Возле стоял и старый гнедой, прислушиваясь к их речам одним, повернутым к ним, гнедым ухом с торчащими изнутри темно-серыми волосами; а на гнедом сидели две мухи.

Компания вежливо, но довольно одушевленно спорила, причем, как и следует быть, никто ни с кем не соглашался, так как каждый дорожил независимостью своего мнения и характера.- По-моему, - говорил навозный жук, - порядочное животное прежде всего должно заботиться о своем потомстве. Жизнь есть труд для будущего поколения. Тот, кто сознательно исполняет обязанности, возложенные на него природой, тот стоит на твердой почве: он знает свое дело, и, что бы ни случилось, он не будет в ответе. Посмотрите на меня: кто трудится больше моего? Кто целые дни без отдыха катает такой тяжелый шар - шар, мною же столь искусно созданный из навоза, с великой целью дать возможность вырасти новым, подобным мне, навозным жукам? Но зато не думаю, чтобы кто-нибудь был так спокоен совестью и с чистым сердцем мог бы сказать: "да, я сделал все, что мог и должен был сделать", как скажу я, когда на свет явятся новые навозные жуки. Вот что значит труд!

- Поди ты, братец, со своим трудом! - сказал муравей, притащивший во время речи навозного жука, несмотря на жару, чудовищный кусок сухого стебелька. Он на минуту остановился, присел на четыре задние ножки, а двумя передними отер пот со своего измученного лица. - И я ведь тружусь, и побольше твоего. Но ты работаешь для себя или, все равно, для своих жученят; не все так счастливы... Попробовал бы ты потаскать бревна для казны, вот как я. Я и сам не знаю, что заставляет меня работать, выбиваясь из сил, даже и в такую жару. - Никто за это и спасибо не скажет. Мы, несчастные рабочие муравьи, все трудимся, а чем красна наша жизнь? Судьба!..

- Вы, навозный жук, слишком сухо, а вы, муравей, слишком мрачно смотрите на жизнь, - возразил им кузнечик. - Нет, жук, я люблю-таки потрещать и попрыгать, и ничего! Совесть не мучит! Да притом вы нисколько не коснулись вопроса, поставленного госпожой ящерицей: она спросила, "что есть мир?", а вы говорите о своем навозном шаре; это даже невежливо. Мир - мир, по-моему, очень хорошая вещь уже потому, что в нем есть для нас молодая травка, солнце и ветерок. Да и велик же он! Вы здесь, между этими деревьями, не можете иметь никакого понятия о том, как он велик. Когда я бываю в поле, я иногда вспрыгиваю, как только могу, вверх и, уверяю вас, достигаю огромной высоты. И с нее-то вижу, что миру нет конца.

- Верно, - глубокомысленно подтвердил гнедой. - Но всем вам все-таки не увидеть и сотой части того, что видел на своем веку я. Жаль, что вы не можете понять, что такое верста... За версту отсюда есть деревня Лупаревка: туда я каждый день езжу с бочкой за водой. Но там меня никогда не кормят. А с другой стороны Ефимовка, Кисляковка; в ней церковь с колоколами. А потом Свято-Троицкое, а потом Богоявленск. В Богоявленске мне всегда дают сена, но сено там плохое. А вот в Николаеве, - это такой город, двадцать восемь верст отсюда, - так там сено лучше и овес дают, только я не люблю туда ездить: туда ездит на нас барин и велит кучеру погонять, а кучер больно стегает нас кнутом... А то есть еще Александровка, Белозерка, Херсон-город тоже... Да только куда вам понять все это!.. Вот это-то и есть мир; не весь, положим, ну да все-таки значительная часть.

И гнедой замолчал, но нижняя губа у него все еще шевелилась, точно он что-нибудь шептал. Это происходило от старости: ему был уже семнадцатый год, а для лошади это все равно, что для человека семьдесят седьмой.

- Я не понимаю ваших мудреных лошадиных слов, да, признаться, и не гонюсь за ними, - сказала улитка. - Мне был бы лопух, а его довольно: вот уже я четыре дня ползу, а он все еще не кончается. А за этим лопухом есть еще лопух, а в том лопухе, наверно, сидит еще улитка. Вот вам и все. И прыгать никуда не нужно - все это выдумки и пустяки; сиди себе да ешь лист, на котором сидишь. Если бы не лень ползти, давно бы ушла от вас с вашими разговорами; от них голова болит и больше ничего.

- Нет, позвольте, отчего же? - перебил кузнечик, - потрещать очень приятно, особенно о таких хороших предметах, как бесконечность и прочее такое. Конечно, есть практические натуры, которые только и заботятся о том, как бы набить себе живот, как вы или вот эта прелестная гусеница...

- Ах, нет, оставьте меня, прошу вас, оставьте, не троньте меня! - жалобно воскликнула гусеница: - я делаю это для будущей жизни, только для будущей жизни.

- Для какой там еще будущей жизни? - спросил гнедой.

- Разве вы не знаете, что я после смерти сделаюсь бабочкой с разноцветными крыльями?

Гнедой, ящерица и улитка этого не знали, но насекомые имели кое-какое понятие. И все немного помолчали, потому что никто не умел сказать ничего путного о будущей жизни.

- К твердым убеждениям нужно относиться с уважением, - затрещал, наконец, кузнечик. - Не желает ли кто сказать еще что-нибудь? Может быть, вы? - обратился он к мухам, и старшая из них ответила:

- Мы не можем сказать, чтобы нам было худо. Мы сейчас только из комнат; барыня расставила в мисках наваренное варенье, и мы забрались под крышку и наелись. Мы довольны. Наша маменька увязла в варенье, но что ж делать? Она уже довольно пожила на свете. А мы довольны.

- Господа, - сказала ящерица, - я думаю, что все вы совершенно правы! Но с другой стороны...

Но ящерица так и не сказала, что было с другой стороны, потому что почувствовала, как что-то крепко прижало ее хвост к земле.

Это пришел за гнедым проснувшийся кучер Антон; он нечаянно наступил своим сапожищем на компанию и раздавил ее. Одни мухи улетели обсасывать свою мертвую, обмазанную вареньем, маменьку, да ящерица убежала с оторванным хвостом. Антон взял гнедого за чуб и повел его из сада, чтобы запрячь в бочку и ехать за водой, причем приговаривал: "ну, иди ты, хвостяка!" На что гнедой ответил только шептаньем.

А ящерица осталась без хвоста. Правда, через несколько времени он вырос, но навсегда остался каким-то тупым и черноватым. И когда ящерицу спрашивали, как она повредила себе хвост, то она скромно отвечала:

- Мне оторвали его за то, что я решилась высказать свои убеждения.

И она была совершенно права.

*****************************************************************************
 7 класс 
Евгений Абрамович Баратынский

Водопад

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединят протяжный вой

С протяжным отзывом долины.

Я слышу: свищет аквилон,

Качает елию скрыпучей,

И с непогодою ревучей

Твой рёв мятежный соглашен.

Зачем, с безумным ожиданьем,

К тебе прислушиваюсь я?

Зачем трепещет грудь моя

Каким-то вещим трепетаньем?

Как очарованный стою

Над дымной бездною твоею

И, мнится, сердцем разумею

Речь безглагольную твою.

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй протяжный вой

С протяжным отзывом долины!

**Аквилон - северный ветер = Борей

      Молодой поэт почти пять лет провел в Финляндии, где находился по долгу военной службы. Величественные виды северной природы, разительно отличавшиеся от родных тамбовских просторов, нашли отражение в лирике Баратынского. Суровой красотой пейзажа очарован герой-«певец» стихотворения «Финляндия»: он с восхищением созерцает «грозные, вечные скалы», «дремучий бор» и необъятный морской простор, сливающийся с небом. Душа романтика взывает к героям древних преданий, «сынам могучих скал», когда-то населявших северную землю.

    Мощная стихия ниспадающей речной воды вдохновила автора к созданию знаменитой элегии, датированной 1821 г. Она открывается обращением лирического героя к «потоку седому». Художественный прием, к которому прибегает автор, не отличался новизной. Формула «Шуми, шуми, о водопад!» встречается в одноименной державинской оде. Подобные реминисценции можно найти в наследии Батюшкова и Дельвига. Опираясь на богатый литературный контекст, поэт представляет собственную версию традиционной романтической темы.

     Звуковые образы играют доминирующую роль в пейзажной зарисовке: к шуму воды присоединяется «протяжный вой» северного ветра. Акустические атрибуты непогоды умножаются эхом, получающим описательную характеристику «отзыв долины». Показательно, что о превосходстве звуковых деталей говорит и лирический субъект, обращающийся к формуле «Я слышу».

     Третий и четвертый катрены посвящены чувствам и впечатлениям романтика. Пара риторических вопросов отражает душевное беспокойство героя: он не может найти причины, почему грандиозное зрелище обладает столь притягательной силой. Неясные надежды и тревожные догадки созерцатель выражает в определениях «безумное ожидание» и «вещее трепетание».

    Высказав бередящие сердце сомнения, герой переходит к сообщению о внешних деталях лирической ситуации. Позиция наблюдателя располагается над водопадом, обозначенным метафорой «дымная бездна». Лирическое «я» считает нужным еще раз подчеркнуть особое состояние души, используя эпитет «очарованный». Следующее двустишие знаменует итог внутреннего диалога человека со стихией: чуткой душе удается прикоснуться к тайнам природы. Чтобы изобразить иррациональную суть глубоких сокровенных чувств, поэт привлекает пару оригинальных оксюморонов: «сердцем разумею» и «речь безглагольную».

Рефрен, заключающий финальную часть, возвращает читателя к образу водопада — завораживающего и загадочного воплощения мощи природных сил.

          
 1. учу 1 на выбор
 2. остальные выразительно читаю

Сумароков Александр 

     "Горшки"
Себя увеселять, 
Пошел гулять 
Со Глиняным горшком горшок Железный. 
Он был ему знаком, и друг ему любезный. 
В бока друг друга стук, 
Лишь только слышен звук. 

И искры от горшка Железного блистались, 
А тот недолго мог идти, 
И более его нельзя уже найти, 
Лишь только на пути 
Едины черепки остались. 
Покорствуя своей судьбе, 
Имей сообщество ты с равными себе.

 «Голуби и коршун»

Когда-то Голуби уговорились 
Избрати Коршуна царем, 
Надежду утвердив на нем, 
И покорились. 
Уж нет убежища среди им оных мест, 
Он на день Голубей десятка по два ест.

«Порча языка»

Послушай басенки, Мотонис*, ты моей:
Смотри в подобии на истину ты в ней
И отвращение имей
От тех людей,
Которые ругаются собою,
Чему смеюся я с Козицким* и с тобою.

В дремучий вшодши лес,
В чужих краях был Пес
И, сограждан своих поставив за невежей,
Жил в волчьей он стране и во стране медвежей,
Не лаял больше Пес; медведем он ревел
И волчьи песни пел.

Пришед оттоль ко псам обратно,
Отеческий язык некстати украшал:
Медвежий рев и вой он волчий в лай мешал
И почал говорить собакам непонятно.

Собаки говорили:
«Не надобно твоих нам новеньких музык;
Ты портишь ими наш язык»,
И стали грызть его и уморили,
А я надгробие читал у Пса сего:

«Вовек отеческим языком не гнушайся,
И не вводи в него
Чужого ничего,
Но собственной своей красою украшайся».

* Мотонис Николай Николаевич (ум. 1787) — писатель, член Российской Академии.
* Козицкий Григорий Васильевич (1725—1775) — литературный деятель. Сумароков высоко ценил филологические знания Козицкого.

Майков Василий 

    "ДЕТИНА И КОНЬ"

  

   Детина на коне, имея ум незрелый,

   Скакал день целый

   Во всю коневью мочь.

   Приходит ночь,

   Лошадушка устала,

   Скакать потише стала

   И шла шагом.

   Внезапно с стороны набегли воры.

   Детина -- трус сражаться со врагом;

   Дает лошадке шпоры

   И плетью бьет.

   Лошадушка нейдет

   И говорит Детине:

   "Моей уж мочи нет,

   Хоть бей, хоть нет меня по спине;

   Когда б ты давеча умел меня беречь

   И не давал мне муки,

   Не отдала б теперь тебя ворам я в руки".

  

   Читатель, примечай, к чему моя здесь речь:

   Кто в юности свои пороки побеждает,

   Тот в старости свой век покойно провождает.

«Роза и змея»

                 Как некогда Змея так Розе говорила:

 "Натура нас с тобой подобных сотворила:

   Ты жалишься, как я".

   Тогда в ответе речь была Змее сия:

   "Злохитрая Змея,

   Напрасно ты себя ко мне приткнула боком

   И хочешь замарать меня своим пороком:

   Я жалю только тех,

   Которые меня с невежеством ломают,

   А ты, хотя тебя и вечно не замают,

   Ты жалишь всех".

  

   Читатель мой, внемли, что пела лира:

   Змея -- преподлая, а Роза -- умная сатира.

  

«Пчела и змея»

Перед пришествием прохладныя Авроры

   Зефир свой аромат на воздух разольет

   И оросит власы возлюбленныя Флоры;

   Тогда Пчела с цветов сладчайши соки пьет;

   Тогда же и Змея цветочки посещает

   И соки, как Пчела, на жало истощает,

   Которы станут мед на жале у Пчелы,

   А у Змеи они ж вредительны и злы.

  

   Баснь эта коротка, читателям не скучит;

   Я в ней сказал, что нас писанье разно учит:

   С которых книг один полезное сберет,

   Другой с того ж письма сбирает только вред,

   Которым после он себя и прочих мучит.

  

     «Солнце и луна»

  

   Так Солнце некогда расспорилось с Луною:

   "Не можешь, -- говорит, -- равняться ты со мною:

   Я только что с одра Фетидина вскочу,

   Все звезды омрачу,

   И ты передо мной бледнеешь,

   Сиянью моему противиться не смеешь;

   Один останусь я

   На целом свете".

   На то речь от Луны сия

   Была в ответе:

   "Великий господин,

   Иль в том ты своему блаженству быти чаешь.

   Что ты меня собой и звезды помрачаешь

   И светишься один?

   А я хожу в странах небесных,

   Нимало не мрача

   Сиянья звезд прелестных,

   Сама меж их блещу, как ясная свеча".

  

   О вы, которые имеете ум здравый,

   Внемлите басне сей!

   Возможно ль тиху жизнь равнять с блестящей славой,

   В которой никогда нельзя иметь друзей?

  

Николай Михайлович Карамзин

"Прекрасная царевна и счастливый карла"

Старинная сказка, или Новая карикатура

О вы, некрасивые сыны человечества, безобразные творения шутливой натуры! вы, которые ни в чем не можете служить образцом художнику, когда он хочет представить изящность человеческой формы! вы, которые жалуетесь на природу и говорите, что она не дала вам способов нравиться и заградила для вас источник сладчайшего удовольствия в жизни – источник любви! не отчаивайтесь, друзья мои, и верьте, что вы еще можете быть любезными и любимыми, что услужливые Зефиры ныне или завтра могут принести к вам какую-нибудь прелестную Псишу, которая с восторгом бросится в объятия ваши и скажет, что нет ничего милее вас на свете. Выслушайте следующую повесть.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Царь добрый человек, отец единой дочери, царевны прекрасной, милой сердцу родителя, любезной всякому чувствительному сердцу, редкой, несравненной. Когда Царь добрый человек, одеянный богатою багряницею, увенчанный венцом сапфиро-рубинным, сидел на высоком троне среди народного множества и, держа в правой руке златой скипетр, судил с правдою своих подданных; когда, воздыхая из глубины сердца, изрекал приговор должного наказания, тогда являлась прекрасная Царевна, смотрела прямо в глаза родителю, подымала белую руку свою, простирала ее к судящему, и пасмурное лицо правосудия вдруг озарялось солнцем милости, виновный, спасенный ею, клялся в душе своей быть с того времени добрым подданным царя доброго. Бедный ли приближался к Царевне? она помогала ему; печальный ли проливал слезы? она утешала его. Все сироты в пространной области Царя доброго человека называли ее матерью, и даже те, которых сама природа угнетала, несчастные, лишенные здравия, облегчались ее целительною рукою, ибо Царевнасовершенно знала науку врачевания, тайные силы трав и минералов, рос небесных и ключей подземных. Такова была душа Царевнина. Телесную красоту ее описывали все стихотворцы тогдашних времен, как лучшее произведение искусной природы, а стихотворцы были тогда не такие льстецы, как ныне; не называли они черного белым, карлы великаном и безобразия примером стройности. В древнем книгохранилище удалось мне найти одно из сих описаний; вот верный перевод его:

«Не так приятна полная луна, восходящая на небе между бесчисленными звездами, как приятна наша милая Царевна, гуляющая по зеленым лугам с подругами своими; не так прекрасно сияют лучи светлого месяца, посребряя волнистые края седых облаков ночи, как сияют златые власы на плечах ее; ходит она, как гордый лебедь, как любимая дочь неба; лазурь эфирная, на которой блистает звезда любви, звезда вечерняя, есть образ несравненных глаз ее, тонкие брови, как радуги, изгибаются над ними, щеки ее подобны белым лилеям, когда утренняя заря красит их алым цветом своим; когда же отверзаются нежные уста прекрасной Царевны, два ряда чистейших жемчужин прельщают зрение; два холмика, вечным туманом покрытые… Но кто опишет все красоты ее?»

Крылатая богиня, называемая Славою, была и в те времена так же словоохотлива, как ныне. Летая по всей подсолнечной, она рассказывала чудеса о прекрасной Царевне и не могла об ней наговориться. Из-за тридевяти земель приезжали царевичи видеть красоту ее, разбивали высокие шатры перед каменным дворцом Царя доброго человека и приходили к нему с поклоном. Он знал причину их посещения и радовался сердечно, желая достойного супруга милой своей дочери. Они видели прекрасную Царевну и воспламенялись любовию. Каждый из них говорил Царю доброму человеку: «Царь добрый человек! Я приехал из-за тридевяти земель, тридесятого царства; отец мой владеет народом бесчисленным, землею прекрасною; высоки терема наши, в них сияет серебро и золото, отливают разноцветные бархаты. Царь!отдай за меня дочь свою!» – «Ищи любви ее!» – отвечал он, и все царевичи оставались во дворце его, пили и ели за столом дубовым, за скатертью браною, вместе с Царем и с Царевною. Каждый из них смотрел умильными глазами на прекрасную, и взорами своими говорил весьма ясно: «Царевна! полюби меня!»Надобно знать, что любовники были в старину робки и стыдливы, как красные девушки, и не смели словесно изъясняться с владычицами сердец своих. В наши времена они гораздо смелее, но зато красноречие взоров потеряло ныне почти всю силу. Обожатели прекрасной Царевны употребляли еще другой способ к изъявлению своей страсти, способ, который также вышел у нас из моды. А именно, всякую ночь ходили они под окно Царевнина терема, играли на бандурах и пели тихим голосом жалобные песни, сочиненные стихотворцами их земель; каждый куплет заключался глубокими вздохами, которые и каменное сердце могли бы тронуть и размягчить до слез. Когда пять, шесть, десять, двадцать любовников сходились там в одно время, тогда они бросали жеребий, кому петь прежде, и всякий в свою очередь начинал воспевать сердечную муку; другие же, поджав руки, ходили взад и вперед и посматривали на окно Царевнино, которое, однако ж, ни для кого из них не отворялось. Потом все они возвращались в свои шатры и в глубоком сне забывали любовное горе.

Таким образом проходили дни, недели и месяца. Прекрасная Царевна взглядывала на того и на другого, на третьего и на четвертого, но в глазах ее не видно было ничего, кроме холодного равнодушия к женихам ее, царевичам и королевичам. Наконец все они приступили к Царю доброму человеку и требовали единодушно, чтобы прекрасная дочь его объявила торжественно, кто из них нравен сердцу ее. «Довольно пожили мы в каменном дворце твоем, – говорили они, – поели хлеба-соли твоей и меду сладкого не одну бочку опорожнили; время, возвратиться нам во свои страны, к отцам, матерям и родным сестрам. Царь добрый человек! мы хотим ведать, кто из нас будет зятем твоим». Царь отвечал им сими словами: «Любезные гости! если бы вы и несколько лет прожили во дворце моем, то, конечно бы, не наскучили хозяину, но не хочу удерживать вас против воли вашей и пойду теперь же к Царевне. Не могу ни в чем принуждать ее; но кого она выберет, тот получит за нею в приданое все царство мое и будет моим сыном и наследником:». Царь пошел в терем к дочери своей. Она сидела за пяльцами и шила золотом, но, увидев родителя, встала и поцеловала руку его. Он сел подле нее и сказал ей словами ласковыми: «Милая, разумная дочь моя, прекрасная Царевна! ты знаешь, что у меня нет детей, кроме тебя, света очей моих; род наш должен царствовать и в будущие веки: пора тебе о женихе думать. Давно живут у нас царевичи и прельщаются красотою твоею, выбери из них супруга, дочь моя, и утешь отца своего!» Царевна долго сидела в молчании, потупив в землю голубые глаза свои; наконец подняла их и устремила на родителя, тут две блестящие слезы скатились с алых щек ее, подобно двум дождевым каплям, свеваемым с розы дуновением зефира. «Любезный родитель мой! – сказала она нежным голосом. – Будет мне время горевать замужем. Ах! и птички любят волю, а замужняя женщина не имеет ее. Теперь я живу и радуюсь; нет у меня ни забот, ни печали; думаю только о том, чтобы угождать моему родителю. Не могу ничем опорочить царевичей, но позволь, позволь мне остаться в девическом моем тереме!» Царь добрый человекпрослезился. «Я нежный отец, а не тиран твой, – отвечал он Царевне, – благоразумные родители могут управлять склонностями детей своих, но не могут ни возбуждать, ни переменять оных; так искусный кормчий управляет кораблем, но не может сказать тишине: превратися в ветер! или восточному ветру: будь западным!» Царь добрый человек обнял дочь свою, вышел к принцам и сказал им с печальным видом и со всевозможною учтивостью, что прекрасная Царевна ни для кого из них не хочет оставить девического своего терема. Все царевичи приуныли, призадумались и повесили свои головы, ибо всякий из них надеялся быть супругом прекрасной Царевны. Один утирался белым платком, другой глядел в землю, третий закрывал глаза рукою, четвертый щипал на себе платье, пятый стоял, прислонясь к печке, й смотрел себе на нос, подобно индийскому брамину, размышляющему о естестве души человеческой, шестой… Но что в сию минуту делал шестой, седьмой и прочие, о том молчат летописи. Наконец, все они вздохнули, – так сильно, что едва не затряслись каменные стены, – и томным голосом принесли хозяину благодарность за угощение. В одно мгновение белые шатры перед дворцом исчезли, царевичи сели на коней и с грусти помчались во весь дух, каждый своею дорогою; пыль поднялась столбом и опять легла на свое место.

В царском дворце стало все тихо и смирно, и Царь добрый человек принялся за обыкновенное дело свое, которое состояло в том, чтобы править подданными, как отец правит детьми, и распространять благоденствие в подвластной ему стране, – дело трудное, но святое и приятное! Однако ж у хлебосола редко бывает без гостей, и скоро по отъезде принцев приехал к царю странствующий астролог, гимнософист, маг, халдей, в высокой шапке, на которой изображены были луна и звезды, прожил у него несколько недель, водил за стол прекрасную Царевну, как должно учтивому кавалеру, пил и ел по-философски, то есть за пятерых, и беспрестанно говорил об умеренности и воздержании. Царь обходился с ним ласково, расспрашивал его о происшествиях света, о звездах небесных, о рудах подземных, о птицах воздушных и находил удовольствие в беседе его. К чести сего странствующего рыцаря должно сказать, что он имел многие исторические, физические и философические сведения, и сердце человеческое было для него не совсем тарабарскою грамотою,то есть он знал людей и часто угадывал по глазам самые сокровеннейшие их чувства и мысли. В нынешнее время назвали бы его – не знаю чем, но в тогдашнее называли мудрецом. Правда, что всякий новый век приносит с собою новое понятие о сем слове. Сей мудрец, собравшись, наконец, ехать от Царя доброго человека, сказал ему сии слова: «В благодарность за твою ласку, – (и за твой хороший стол, – мог бы он примолвить), – открою тебе важную тайну, важную для твоего сердца. Царь добрый человек! Ничто не скрыто от моей мудрости, не сокрыта от нее и душа твоей дочери, прекрасной Царевны. Знай, что она любит и хочет скрывать любовь свою. Растение, цветущее во мраке, прозябает и лишается красоты своей; любовь есть цвет души. Я не могу сказать более. Прости!» Он пожал у Царя руку, вышел, сел на осла и поехал в иную землю.

Царь добрый человек стоял в изумлении и не знал, что думать о словах мудрецовых: верить ли им или не верить, как вдруг явилась Царевна, поздравила отца своего с добрым утром и спросила, спокойно ли спал он в прошедшую ночь? «Очень беспокойно, любезная дочь моя! – отвечал Царь добрый человек. – Душу мою тревожили разные неприятные сны, из которых один остался в моей памяти. Мне казалось, что я вместе со многими людьми пришел к дикой пещере, в которой смертные узнавали будущее. Всякий из нас желал о чем-нибудь спросить судьбу; всякий по очереди входил в сумрачный грот, освещенный одною лампадою, и писал на стене вопрос, через минуту на том же месте огненными буквами изображался ответ. Я хотел знать, скоро ли будут у меня милые внучата? и к ужасу моему увидел сии слова: может быть, никогда. Рука моя дрожала, но я написал еще другие вопросы: Разве у дочери моей каменное сердце? разве она никогда любить не будет? Последовал другой ответ: Она уже любит, но не хочет открыть любви своей и крушится втайне. Тут слезы покатились из глаз моих; тронутое мое сердце излилось в нежных жалобах на тебя, прекрасная Царевна! Чем я заслужил такую неискренность, такую недоверенность? Будет ли отец врагом любезной своей дочери? Могу ли противиться сердечному твоему выбору, милая Царевна? Не всегда ли желания твои были мне законом? Не бросался ли я на старости лет моих за тою бабочкою, которую ты хвалила? Не собственною ли рукою поливал я те цветочки, которые тебе нравились?» Тут Царевна заплакала, схватила руку отца своего, поцеловала ее с жаром, сказала: «Батюшка! батюшка!» – взглянула ему в глаза и ушла в свой терем.

«Итак, мудрец сказал мне правду, – размышлял Царь добрый человек, – она не могла скрыть своего внутреннего движения. Жестокая! думал ли я… И для чего таить? Для чего было не сказать, который из царевичей пленил ее сердце? Может быть, он не так богат, не так знатен, как другие; но разве мне надобны богатства и знатность? Разве мало у меня серебра и золота? Разве он не будет славен по жене своей? Надобно все узнать». Он в ту же минуту решился идти к прекрасной Царевне, подошел к дверям ее терема и услышал голос мужчины, который говорил: «Нет, прекрасная Царевна! никогда отец твой не согласится признать меня зятем своим!» Сердце родителя сильно затрепетало. Он растворил дверь… Но какое перо опишет теперь его чувства? Что представилось глазам его? Безобразный придворный карла, с горбом напереди, с горбом назади, обнимал Царевну, которая, проливая слезы, осыпала его страстными поцелуями! Царь окаменел. Прекрасная Царевна бросилась перед ним на колени и сказала ему твердым голосом: «Родитель мой! умертви меня или отдай за любезного, милого, бесценного карлу! Никогда не буду супругою другого. Душа моя живет его душою, сердце мое его сердцем. В жизни и в смерти мы неразлучны». Между тем карла стоял покойно и смотрел на царя с почтением, но без робости. Царь долго был неподвижен и безгласен. Наконец, воскликнув: «Что я вижу? что слышу?», упал на кресла. Царевнаобнимала его колени. Он взглянул на нее так, что прекрасная не могла снести сего взора и потупила глаза в землю. «Ты, ты…» – голос его перервался. Он посмотрел на карлу, вскочил, хлопнул дверью и ушел.

«Как, как могла прекрасная Царевна полюбить горбатого карлу?» – спросит, или не спросит, читатель. Великий Шекспир говорит, что причина любви бывает без причины: хорошо сказано для поэта! но психолог тем не удовольствуется и захочет, чтобы мы показали ему, каким образом родилась сия склонность, по-видимому невероятная. Древние летописи, в изъяснение такого нравственного феномена, говорят следующее.

Придворный карла был человек отменно умный. Видя, что своенравная натура произвела его на свет маленьким уродцем, решился он заменить телесные недостатки душевными красотами, стал учиться с величайшею прилежностию, читал древних и новых авторов и, подобно афинскому ритору Демосфену, ходил на берег моря говорить волнам пышные речи, им сочиняемые. Таким образом скоро приобрел он сие великое, сие драгоценное искусство, которое покоряет сердца людей и самого нечувствительного человека заставляет плакать и смеяться, то дарование и то искусство, которым фракийский Орфей пленял и зверей, и птиц, и леса, и камни, и реки, и ветры – красноречие! Сверх того он имел приятный голос, играл хорошо на арфе и гитаре, пел трогательные песни своего сочинения и мог прекрасным образом оживлять полотно и бумагу, изображая на них или героев древности, или совершенство красоты женской, или кристальные ручейки, осеняемые высокими ивами и призывающие к сладкой дремоте утомленного пастуха с пастушкою. Скоро слух о достоинствах и талантах чудного карлы разнесся по всему городу и всему государству. Все искали его знакомства: и старые, и молодые, и мужчины, и женщины – одним словом, умный карла вошел в превеликую моду. Важная услуга, оказанная им отечеству… Но о сем будет говорено в другом месте.

Когда прекрасной Царевне было еще не более десяти или двенадцати лет от роду, умный карла ходил к ней в терем сказывать сказки о благодетельных феях и злых волшебниках, под именами первых описывал он святые добродетели, которые делают человека счастливым, под именами последних гибельные пороки, которые ядовитым дыханием своим превращают цветущую долину жизни в юдоль мрака и смерти. Царевначасто проливала слезы, слушая горестные похождения любезных принцев и принцесс, но радость сияла на прекрасном лице ее, когда они, преодолев наконец многочисленные искушения рока, в объятиях любви наслаждались всею полнотою земного блаженства. Любя повести красноречивого карлы, неприметно полюбила она и повествователя, и проницательные глаза ее открыли в нем самом те трогательные черты милой чувствительности, которые украшали романтических его героев. Сердце ее сделало, так сказать, нежную привычку к его сердцу, у которого научилось оно чувствовать. Самая наружность карлы стала ей приятна, ибо сия наружность была в глазах ее образом прекрасной души; и скоро показалось царевне, что тот не может быть красавцем, кто ростом выше двадцати пяти вершков и у кого нет напереди и назади горба. Что принадлежит до нашего героя, то он, не имея слепого самолюбия, никак не думал, чтобы Царевна могла им плениться, а потому и сам был почти равнодушен к ее прелестям, ибо любовь не рождается без надежды. Но когда в минуту живейшей симпатии прекрасная сказала ему: «Я люблю тебя!», когда вдруг открылось ему поле такого блаженства, о котором он прежде и мечтать не осмеливался, тогда в душе его мгновенно воспылали глубоко таившиеся искры. В восторге бросился он на колени перед Царевною и воскликнул в сладостном упоении сердца: ты моя! Правда, что он скоро образумился, вспомнил высокий род ее, вспомнил себя и закрыл руками лицо свое, но Царевна поцеловала его и сказала: «Я твоя или ничья!» Девическая робость не позволяла ей открыться родителю в своей страсти. «Сия любовь прекрасной Царевны хотя и к умному, но безобразному карле, – говорит один из насмешников тогдашнего времени, – приводит на мысль того царя древности, который смертельно влюбился в лягушечьи глаза и, созвав мудрецов своего государства, спросил у них, что всего любезнее? «Цветущая юность», – отвечал один по долгом размышлении; «Красота», – отвечал другой; «Науки», – отвечал третий; «Царская милость», – отвечал четвертый с низким поклоном, и так далее. Царь вздохнул, залился слезами и сказал: «Нет, нет! Всего любезнее – лягушечьи глаза!»

Теперь обратимся к нашей повести. Мы сказали, что Царь добрый человек хлопнул дверью и ушел из царевнина терема, но не сказали куда. Итак, да будет известно читателям, что он ушел в свою горницу, заперся там один, думал, думал и наконец призвал к себе карлу, потом прекрасную Царевну, говорил с ними долго и с жаром, но как и что, о том молчит история.

На другой день было объявлено во всем городе, что Царь добрый человек желает говорить с народом, и народ со всех сторон окружил дворец, так что негде было пасть яблоку. Царь вышел на балкон, и когда восклицания: «Да здравствует наш добрый государь!» умолкли, спросил у своих подданных: «Друзья, любите ли вы Царевну?» Тысячи голосов отвечали: «Мы обожаем прекрасную!»

ЦАРЬ. Желаете ли, чтобы она избрала себе супруга?

ТЫСЯЧИ ГОЛОСОВ. Ах! Желаем сердечно! Он должен быть твоим наследником, Царь добрый человек!Мы станем любить его, как тебя и дочь твою любим.

ЦАРЬ. Но довольны ли вы будете ее выбором?

ТЫСЯЧИ ГОЛОСОВ. Кто мил Царевне, тот мил и твоим подданным!

В сию минуту поднялся на балконе занавес, явилась прекрасная Царевна в снегоцветной одежде, с распущенными волосами, которые, как златистый лен, развевались на плечах ее, взглянула, как солнце, на толпы народные, и миллионы диких людей покорились бы сему взору. Карла стоял подле нее, спокойно и величаво смотрел на волнующийся народ, нежно и страстно на Царевну. Тысячи восклицали: «Да здравствует прекрасная!»

Царь, указывая на карлу, сказал: «Вот он, тот, кого Царевна вечно любить клянется и с кем хочет она соединиться навеки!»

Все изумились, потом начали жужжать, как шмели, и говорили друг другу: «Можно ли, можно ли… То ли нам послышалось? Как этому быть? Она прекрасна, она царская дочь, а он карла, горбат, не царский сын!»

«Я люблю его», – сказала Царевна, и после сих слов карла показался народу почти красавцем.

«Вы удивляетесь, – продолжал Царь добрый человек, – но так судьбе угодно. Я долго думал и наконец даю свое благословение. Впрочем, вам известно, что он имеет достоинства; не забыли вы, может быть, и важной услуги, оказанной им отечеству. Когда варвары под начальством гигантского царя своего, как грозная буря, приближались к нашему государству; когда серп выпал из рук устрашенного поселянина и бледный пастух в ужасе бежал от стада своего, тогда юный карла, один и безоружен, с масличною ветвию явился в стане неприятельском и запел сладостную песнь мира; умиление изобразилось на лицах варварских, царь их бросил меч из руки своей, обнял песнопевца, взял ветвь его и сказал: «Мы друзья!»Потом сей грозный гигант был мирным гостем моим, и тысячи его удалились от страны нашей. «Чем наградить тебя?» – спросил я тогда у юного карлы. «Твоей милостию», – отвечал он с улыбкою. Теперь…»

Тут весь народ в один голос воскликнул: «Да будет он супругом прекрасной Царевны! да царствует над нами!»

Торжественная музыка загремела, загремели хоры и гимны, Царь добрый человек сложил руки любовников, и бракосочетание совершилось со всеми пышными обрядами.

Карла жил долго и счастливо с прекрасною своею супругою. Когда Царь добрый человек, после деятельной жизни, скончался блаженною смертию, то есть заснул, как утомленный странник при шуме ручейка на зеленом лугу засыпает, тогда зять его в венце сапфиро-рубинном и с златым скипетром воссел на высоком троне и обещал народу царствовать с правдою. Он исполнил обет свой, и беспристрастная история назвала его одним из лучших владык земных. Дети его были прекрасны, подобно матери, и разумны, подобно родителю.

"Дремучий лес".

Сказка для детей, сочинённая в один день на следующие заданные слова – балкон, лес, шар, хижина, лошадь, луг, малиновый куст, дуб, Оссиан, источник, гроб, музыка. Бьёт восемь часов. Время пить чай, друзья мои. Любезная хозяйка ожидает нас на балконе.Вечер сумрачен. Грозные облака мчатся по синему небу. Там, на западе, образуется чёрная туча. Ветер воет среди развалин нашей древней церкви. Всё уныло, всё печально!

Вы на меня смотрите, любезные малютки!.. Понимаю. Вы хотите, чтобы я под шумом ветра, под тенью сизых облаков рассказал вам какую-нибудь старинную быль, жалкую и ужасную, и минувшее превратил для вас в настоящее. Не правда ли? – Хорошо, слушайте.

Взгляните на древний, густой, мрачный лес, который возвышается перед глазами нашими: как страшен вид его, какие чёрные тени лежат на его кудрявой вершине! Вы слышите глухой шум дерев, потрясаемых ветром, – и чувствуете хлад ужаса в сердцах своих. Знайте же, в старину, веков за десять перед нашим веком, этот лес был в десять раз обширнее, темнее, ужаснее. Никто не прокладывал в нём ни дорожки, ни тропинки; дикие звери жили в его мрачных пустынях, и томный странник в самый жаркий полдень не смел искать прохлады в густой сени его.

Молва, которая носилась по окрестным деревням, ещё более пугала робких поселян. Говорили, что в этом дремучем, лесу – надобно знать, что ему не было другого имени», – издавна жил и царствовал один злой волшебник или чародей, кум и друг адского Велзевула. Часто, в глубокую полночь вылетали оттуда пламенные шары, носились по мрачному воздуху и вдруг с треском исчезали.

Часто при свете луны, когда поселяне издали смотрели на лес, расхаживало между деревами какое-то чудовище, наравне с высокими соснами, и огненными глазами своими освещало всё вокруг себя саженей на сто. Сверх того, случалось несколько тысяч раз, что молодые лошади, которые, будучи смелее людей, заходили иногда в чащу бора, возвращались домой все в ранах, все в крови; и деревенские жители, по естественной логике заключали, что один злой чародей, кум Велзевулов, мог искусать их таким немилосердным образом. – Вы согласитесь, друзья мои, что это было, в самом деле, очень, очень страшно.

Не знаю, как называлась наша деревня в то время, о котором говорю я, но знаю, что в ней жили тогда под кровлею смиренной хижины добрый старик и добрая старушка, муж и жена, в мире и согласии, по закону Небесному, закону чистой совести, жили счастливо, как Филемон и Бавкида, с тою разницею, что фригийские супруги не имели детей, а у наших был сын, Ангел красотою, голубь смирением, и – в двадцать лет – старик разумом. Зависть находила в нём только один порок, а именно тот, что он не любил женщин и не думал искать себе невесты, к великому огорчению всех деревенских красавиц, которые, имея чувствительные сердца, не могли смотреть равнодушно на бело-румяное лицо, чёрные глаза, величавую осанку и прямой стан любезного юноши. Тщетно приступали к нему отец и мать; тщетно говорили ему: «Обрадуй нас в глубокой старости, сын бесценный, обрадуй нас своею женитьбою. Ах! Ужели никогда милые внучата не будут играть на коленях наших?» – «Любезные родители! – отвечал он сквозь слёзы. – Не мучьте вашего бедного сына; ради Бога не мучьте его! Я готов умереть за вас; но только не могу жениться без сердечной склонности. Что мне делать? Наши красавицы не прельщают меня. Будем ждать суженой невесты, любезные родители, и молиться Богу!» – Что делать? Добрые старики вздыхали и молились Богу.

Теперь – слушайте со вниманием!.. В одну ночь, когда добрый старик, добрая старушка и добрый сын их наслаждались тихим и покойным сном, раздался в хижине гремящий голос и сказал родителям: «Пошлите сына в дремучий лес; там найдёт он своё и ваше благополучие» – а сыну: «Поди в дремучий лес; там найдёшь своё и родителей твоих благополучие». Старики проснулись с трепетом; но молодой человек открыл глаза с улыбкою и сказал отцу и матери: «Вы слышали Небесный голос, голос моего Ангела хранителя; надобно ему повиноваться, надобно идти в дремучий лес». – «Идти в дремучий лес! – воскликнули с ужасом добрые старики. – Любезный сын! Что говоришь ты? Там верная смерть ожидает тебя. Нет, не Ангел хранитель твой, а какой-нибудь злой, адский дух, желающий гибели нашей, произнёс такие ужасные слова». – Молодой человек не хотел переменить своих мыслей, и наконец, положено было ждать дальнейших происшествий. – Что же? Другая ночь наступила, и тот же голос раздался в хижине: слова были те же: «Поди в дремучий лес!» Опять затрепетали родители, и молодой человек с прежнею улыбкою сказал им: «Видите!» – Третья ночь наступила: тот же голос, те же слова, с прибавлением: «Горе неимущим веры!» – Тогда отец и мать, несмотря на ужас свой, несмотря на боязливую любовь к милому сыну, ощутили необходимость повиноваться Небу. Воля Его была явна и несомнительна: какой злой, адский дух мог говорить о святой вере? Молодой человек увещевал их иметь полную доверенность к темным путям вышней Премудрости; старался успокоить их весёлым видом своим и доказывал, что дремучий лес может быть страшен для других, а не для него.

Наконец, родители, заплакав горько, согласились расстаться с любимцем души своей. Нежная мать отпустила с ним всё нужное для дороги и надела ему на шею маленький образ, которым благословила её покойная бабушка и который хранил их смиренное жилище не хуже того, как статуя Минервина хранила некогда великолепную Трою. Добрый старик положил обе руки на голову юноше, взглянул на небо и сказал: «Ты будь щитом его!» – Они расстались... на рассвете дня, самого прекрасного из весенних. Родители стояли неподвижно и глядели на своего милого, который с посохом в руке шёл прямо к дремучему лесу, не зная точно, за каким делом. Уже он скрылся от глаз их... Но они всё смотрели; смотрели на мрачный бор, который казался им мрачнее и грознее, нежели когда-нибудь.

Но нам, друзья мои, не должно оставлять юного Героя. Будучи добр и невинен в сердце своём, без всякого ужаса приближался он к лесу – вступил в него – и (следом за беленьким кроликом, который перед ним резвился и прыгал) вышел сквозь густоту дерев на зелёный луг, где цветы благоухали, светлые ручейки журчали и белые козы щипали мураву вокруг прекрасного сельского домика, обсаженного малиновыми и смородинными кустами. Но молодой человек забыл и цветы, и ручьи, и белых коз, и сельский домик, когда увидел вдруг перед своими глазами... «Какое-нибудь чудовище? – думаете вы. 

– Какого-нибудь дракона, змея, крокодила или злого волшебника, в высокой шапке, верхом на летучей мыши?»...Нет, друзья мои! Совсем иное, совсем другое. Он увидел – юную, прекрасную женщину (в лёгком белом платье с золотым поясом), которая похожа была не на Венеру, но на Ангела непорочного. Она приблизилась к юноше, взглянула на него большими светлыми голубыми глазами, в коих изображалась вместе и кротость сердечная, и трогательная горесть, поклонилась ему, взяла с нежностью за руку и, не говоря ни слова, повела его к сельскому домику. Мог ли он нейти с нею? Мог ли чего-нибудь страшиться, видя её прелести и любезность, печать Небесного благоволения, зеркало красот душевных? Уже сердце его нежно влеклося к её сердцу; уже горесть её трогала его душу; уже хотел он спросить о причине слёз, блиставших на её ресницах... Но тут другое явление представилось глазам его.

Под тенью древнего дуба, омрачавшего домик своими густыми ветвями, сидел беловласый почтенный старец в длинной тканой одежде, какую горные шотландские ветры развевали некогда на священных Друидах и Бардах, современниках Оссиановых. Он воззрел на юношу очами томными...но в них сияли ещё искры небесного огня, пламенеющего в сердце мужей великих... воззрел и, простирая к нему свои объятия, сказал тихим, но внятным голосом: «Небо посылает тебя, о добродетельный юноша! в сию уединённую пустыню, да будешь свидетелем моей смерти и обладателем сокровища, которое достойно первейшего из царей земных, но которого не все цари земные достойны. Приблизься к моему сердцу, да обниму тебя вместе с сею любезною дщерью, любимецею души моей, которую благое Провидение назначило тебе в супруги. Она будет любить тебя, ты будешь любить её, и мирное счастье увенчает дни ваши. Знай, сын мой – ибо мне дано уже священное право называть тебя сим

именем, – знай, что я был одним из оных смертных, которым Божество благоволит открывать вечную премудрость свою и тайны чудесной Природы, да поклоняются они Его величию в восторге душ своих. Здесь, удалённый от суеты мирской, удалённый от злых и развращённых людей, в безмолвной тишине уединения, я вникал духом в законы небесные, правящие вселенною. Но и земные радости веселили душу мою. Я наслаждался оным нежным, сердечным союзом, без коего нет для смертных истинного благополучия; наслаждался любовью милой, добродетельной супруги, которую видишь ты в цветущем образе её дочери. Но давно уже переселилась она в обители небесные: я спешу там соединиться с нею новым союзом. Пришёл час мой – чувствую хладную руку смерти – острая коса её сверкает пред очами моими. Все живущие под солнцем должны рано или поздно в прах обратиться. Я предвидел конец свой и только об участи милой дочери моей сокрушался: невинность оставалась сиротою в мире. Я молился – излил душу свою пред вечною Благостию – и Милосердный услышал моление чистого сердца: Он обещал послать добродетельного супруга моей любезной – глас Неба возвестил мне время, в которое надлежало тебе явиться в нашей пустыне. Сие мирное уединение должно быть вовеки твоим обиталищем; здесь будешь иметь всё нужное для умеренной и покойной жизни. Приведи сюда родителей твоих: пусть некогда и они лежат в земле подле супруги моей, вместе со мною, на берегу святого источника, в тени сего древнего дуба, где я так часто углублялся в священные размышления!.. Провидению не угодно включить тебя в число мудрецов земных; но Оно включает тебя в число добрых – сего довольно, – не жалуйся на судьбу свою. Ты не почувствуешь никогда оных неизъяснимых горестей и внутренних терзаний, которые по закону Всевышнего бывают долею многоведения... Грядущее отверзается пред моим взором... Зрю времена ужаса и страха, зрю веки гибели и клятвы, среди просвещения и величайших успехов разума человеческого. Ещё далеки времена сии; но они придут. Бледная злоба, вооружённая смертоносным кинжалом, будет свирепствовать на земном шаре и разить слабых; реки потекут кровью, и стенания несчастных заглушат бурю. Добрые и праведные осыплют пеплом главы свои, закроют лица и обольются горькими слезами... Но и тогда найдутся ещё тихие убежища для миролюбивой добродетели. Таким образом, чувствительное семейство, общество нежнейших друзей, удаляясь от шумного мира, поселится некогда близ сего дремучего леса, которого ночь озарится со временем лучами света; здесь, не взирая на всемирный мятеж, насладится оно любовью и святою дружбою... Глаза мои темнеют; слова замирают на устах моих... Простите. Бог не оставит вас, милые дети. Обнимите меня... хладеющее сердце моё чувствует ещё теплоту вашего... Простите... умираю». – И святой муж скончался, подобно как тихий свет зари вечерней умирает под мантиею ночи.

Не буду говорить вам о слезах нежной дочери, которые вместе со слезами доброго юноши лились на хладное тело старца; но души не было в сём теле, и земля требовала его в недра свои. Смертные остатки бессмертного мужа, сообразно с его волею, погреблися на берегу светлого источника, в тени древнего дуба, подле гроба его супруги. Предание говорит, что в самую ту минуту раздалася в лесу небесная музыка и что её гармонические звуки тихо исчезли в вышних пространствах воздуха.

Трогательные и торжественные слова умирающего отца; его нежные взоры, обращаемые то на милую дочь, то на доброго юношу; имя любезных детей, которым он называл их вместе, с любовью прижимая их друг к другу в своих хладеющих объятиях; наконец, последний взор его, который, так сказать, между ими делился, и горестный, священный обряд погребения, сливавший в одно их чувства, – всё питало, всё умножало взаимную страсть двух юных сердец, одно для другого сотворённых.Уже тенистый вечер готов был спуститься на землю, когда Герой ведя за руку любезную свою, явился глазам добрых стариков; расставшись с ним, они не хотели войти в хижину, стояли у ворот и ждали беспрестанно его возвращения. «Любезные родители! Вот моё, вот ваше благополучие! Вот оно!»... Он рассказал им всё.

Вы легко можете представить себе их удивление, их радость, Плакали, обнимались, говорили и не слыхали слов своих.

Но – подивитесь странной привязанности людей к наследственному крову, даже к самому низкому и бедному! – им не хотелось променять хижины своей на прекрасный домик дремучего леса. Одно чудо могло их к тому принудить: вдруг откуда ни взялся ветер, сорвал хижину и унёс из виду, так что ни малейшего следа её на земле не осталось. Делать было нечего; старики вздохнули, выронили капли две слёз и пошли, куда Небесная воля призывала их и где они лучше могли наслаждаться остатком дней своих. Что принадлежит до юных любовников, то блаженство их было совершенно; оно скончалось только вместе с их жизнью; и ещё сияло в мире, как заря вечерняя, – сияло в благополучии многочисленного их потомства.

Здесь заключается история дремучего леса.

«А злой волшебник; а пламенные шары, которые вылетали из лесу; а страшное чудовище, которое расхаживало наравне с соснами; а огненные глаза его, которые саженей на сто всё вокруг освещали; а молодые лошади, которые возвращались домой все в ранах, все в крови?» – Вы требуете изъяснения, друзья мои! Знайте же, что слух о злом волшебнике принадлежит к числу нелепых басен, до которых издавна охотники добрые люди; что пламенные шары составлялись из обыкновенных воздушных огней; что ужасное чудовище существовало только в воображении робких поселян, а светлые глаза его были не что иное, как маленькие червячки, которые в летние ночи блестят на траве и на деревьях; что молодых лошадей кусал в бору не кум Велзевулов, а сильный овод.

 Д.ЛИХАЧЕВ "ЗЕМЛЯ РОДНАЯ"

(Главы из книги)

Молодость — это вся жизнь

Когда я учился в школе, мне казалось — вот вырасту, и все будет иным. Я буду жить среди каких-то иных людей, в иной обстановке, и все вообще будет иначе. Будет другое окружение, будет какой-то иной, «взрослый» мир, который не будет иметь ничего общего с моим школьным миром. А в действительности оказалось иначе. Вместе со мной вступили в этот «взрослый» мир и мои товарищи по школе, а потом и по Университету.

Окружение менялось, но ведь оно менялось и в школе, а в сущности оставалось тем же. Репутация моя как товарища, человека, работника оставалась со мной, перешла в тот иной мир, о котором мне мечталось с детства, и если менялась, то вовсе не начиналась заново.

Я помню, что и у моей матери самыми лучшими подругами до конца ее долгой жизни оставались ее школьные подруги, а когда они отходили «в иной мир», замены им не было. То же и у моего отца — его друзья были друзьями молодости. Во взрослом состоянии приобрести друзей оказывалось трудно. Именно в молодости формируется характер человека, формируется и круг его наилучших друзей — самых близких, самых нужных.

В молодости формируется не только человек — формируется вся его жизнь, все его окружение. Если он правильно выберет себе друзей, ему будет легче жить, легче переносить горе и легче переносить радость. Радость ведь также надо «перенести», чтобы она была самой радостной, самой долгой и прочной, чтобы она не испортила человека и дала настоящее душевное богатство, сделала человека еще более щедрым. Радость, не разделенная с задушевными друзьями, — не радость.

Храните молодость до глубокой старости. Храните молодость в своих старых, но приобретенных в молодости друзьях. Храните молодость в своих навыках, привычках, в своей молодой «открытости к людям», непосредственности. Храните ее во всем и не думайте, что взрослым вы станете «совсем, совсем иным» и будете жить в другом мире.

И помните поговорку: «Береги честь смолоду». Уйти совсем от своей репутации, созданной в свои школьные годы, нельзя, а изменить ее можно, но очень трудно.

Наша молодость — это и наша старость.

Искусство открывает нам большой мир!

Величайшая и ценнейшая черта русской культуры состояла в ее мощи и доброте, которой всегда обладает мощное, по-настоящему мощное начало. Именно поэтому русская культура смогла смело освоить, органически включить в себя начала греческие, скандинавские, угро-финские, тюркские и т. д. Русская культура — открытая культура, культура добрая и смелая, все принимающая и все творчески осмысливающая.

Таким был и русский из русских Петр I. Он не побоялся перенести столицу ближе к Западной Европе, сменить костюм русских людей, переменить многие обычаи. Ибо не во внешнем суть культуры, а в ее внутреннем интернационализме, высокой культурной терпимости...

Разные художники (французы, армяне, греки, шотландцы) были в русской культуре всегда и будут в ней всегда — в нашей великой, широкой и гостеприимной культуре. Узость и деспотизм никогда не совьют в ней прочного гнезда.

Картинные галереи должны быть пропагандистами этой широты. Будем верить нашим искусствоведам, доверять им, даже если чего-то мы не понимаем.

Ценность замечательных художников в том, что они «разные», т. е. способствуют развитию в нашей... культуре ее разнообразия.

Будем любить все русское, исконно русское, будем любить, скажем, Вологду и фрески¹ Дионисия, но будем неустанно учиться ценить и то, что давала и будет еще давать мировая прогрессивная культура и что таится нового в нас самих. Не будем бояться нового и не будем с порога отшибать все, что мы еще не поняли.

Нельзя в каждом новом по своему методу художнике видеть мошенника и обманщика, как это часто делают малоосведомленные люди. За разнообразие, богатство, сложность, «гостеприимство», широту и интернационализм нашей... культуры и искусства будем ценить и уважать то прекрасное дело, которое делают картинные галереи, знакомя нас с разным искусством, развивая наш вкус, нашу духовную восприимчивость.

Понимать математику — надо учиться.
Понимать музыку — надо учиться.
Понимать живопись — тоже надо учиться!

Учиться говорить и писать

Прочтя такой заголовок, большинство читателей подумает: «Этим я занимался в раннем детстве». Нет, учиться говорить и писать нужно все время. Язык — самое выразительное, чем человек обладает, и, если он перестанет обращать внимание на свой язык, а станет думать, что он овладел им уже в достаточной мере, он станет отступать. За своим языком — устным и письменным — надо следить постоянно.

Самая большая ценность народа — его язык, язык, на котором он пишет, говорит, думает. Думает! Это надо понять досконально, во всей многозначности и многозначительности этого факта. Ведь это значит, что вся сознательная жизнь человека проходит через родной ему язык. Эмоции, ощущения только окрашивают то, о чем мы думаем, или подталкивают мысль в каком-то отношении, но мысли наши все формулируются языком.

О русском языке как языке народа писалось много. Это один из совершеннейших языков мира, язык, развивавшийся в течение более тысячелетия, давший в XIX в. лучшую в мире литературу и поэзию. Тургенев говорил о русском языке: «...нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»

Речь в этой моей заметке пойдет не о русском языке вообще, а о том, как этим языком пользуется тот или иной человек.

Вернейший способ узнать человека — его умственное развитие, его моральный облик, его характер — прислушаться к тому, как он говорит.

Итак, есть язык народа как показатель его культуры и язык отдельного человека как показатель его личных качеств, — качеств человека, который пользуется языком народа.

Если мы обращаем внимание на манеру человека себя держать, его походку, его поведение, на его лицо и по ним судим о человеке, иногда, впрочем, ошибочно, то язык человека гораздо более точный показатель его человеческих качеств, его культуры.

А ведь бывает и так, что человек не говорит, а «плюется словами». Для каждого расхожего понятия у него не обычные слова, а жаргонные выражения. Когда такой человек с его «словами-плевками» говорит, он хочет показать, что ему все нипочем, что он выше, сильнее всех обстоятельств, умнее всех окружающих, над всем смеется, ничего не боится.

А на самом деле он потому и обзывает своими циничными выражениями и насмешливыми прозвищами те или иные предметы, людей, действия, что он трус и робок, неуверен в себе.

Посмотрите, послушайте, о чем такой «храбрец» и «мудрец» цинично отзывается, в каких случаях он обычно слова заменяет «словами-плевками»? Вы сразу заметите, что это все то, что его страшит, от чего он ждет неприятностей себе, что не в его власти. У него будут «свои» слова для денег, для заработков — законных и особенно незаконных, — для всякого рода махинаций, циничные прозвища людей, которых он боится (бывают, впрочем, прозвища, в которых люди выражают свою любовь и ласку к тому или иному человеку, — это другое дело).

Я этим вопросом специально занимался, поэтому, поверьте мне, я это знаю, а не просто предполагаю.

Язык человека — это его мировоззрение и его поведение. Как говорит, так, следовательно, и думает.

И если вы хотите быть по-настоящему интеллигентным, образованным и культурным человеком, то обращайте внимание на свой язык. Говорите правильно, точно и экономно. Не заставляйте окружающих выслушивать свои длинные речи, не красуйтесь в своем языке: не будьте самовлюбленным болтуном.

Если вам приходится часто публично выступать, — на собраниях, заседаниях, просто в обществе своих знакомых, то, прежде всего, следите, чтобы ваши выступления не были длинными. Следите за временем. Это необходимо не только из уважения к окружающим — это важно, чтобы вас поняли. Первые пять минут — слушатели могут вас слушать внимательно; вторые пять минут — они вас еще продолжают слушать; через пятнадцать минут — они только делают вид, что слушают вас, а на двадцатой минуте — перестают делать вид и начинают перешептываться о своих делах, а когда дойдет до того, что вас прервут или начнут друг другу что-нибудь рассказывать, — вы пропали.

Второе правило. Чтобы выступление было интересным, все, что вы говорите, должно быть интересным и для вас.

Можно даже читать доклад, но читайте его с интересом. Если выступающий с интересом для себя рассказывает или читает и аудитория это чувствует, то и слушателям будет интересно. Интерес не создается в аудитории сам, — интерес внушается аудитории выступающим. Конечно, если тема выступления неинтересна, из попыток внушить интерес слушателям ничего не выйдет.

Постарайтесь так, чтобы в вашем выступлении не было просто цепи разных мыслей, а чтобы была одна, главная мысль, которой должны быть подчинены все остальные. Тогда вас будет легче слушать, в вашем выступлении окажется тема, интрига, появится «ожидание конца», слушатели будут догадываться — к чему вы ведете, в чем вы их хотите убедить — и будут с интересом слушать и ждать, как вы сформулируете в конце вашу основную мысль.

Это «ожидание конца» очень важно, и его можно поддерживать чисто внешними приемами. Например, выступающий два-три раза говорит в разных местах о своем выступлении: «Я еще об этом скажу», «Мы еще к этому вернемся», «Обратите внимание на...» и т. д.

А уметь хорошо писать нужно не только писателю и ученому. Даже хорошо, свободно и с известной долей юмора написанное письмо другу характеризует вас не меньше, чем ваша устная речь. Через письмо дайте почувствовать себя, свое расположение духа, свою раскованность в обращении к симпатичному вам человеку.

Но как научиться писать? Если для того, чтобы научиться хорошо говорить, надо постоянно обращать внимание на речь свою и других, записывать иногда удачные выражения, точно выражающие мысль, существо дела, то, чтобы научиться писать, — надо писать, писать письма, дневники. (Дневники следует вести с юных лет, потом они будут вам просто интересны, а в момент их написания вы не только учитесь писать — вы невольно отчитываетесь в своей жизни, обдумываете то, что с вами было и как вы поступили.) Одним словом: «Чтобы научиться ездить на велосипеде, надо ездить на велосипеде».

Дмитрий Лихачев

---

¹ Фреска (итал. fresco — свежий) — картина, написанная красками, разведенными на воде и нанесенными на свежую штукатурку.

Вопросы

1. Вы прочитали несколько глав из книги Д. С. Лихачева «Земля родная», которая написана в публицистическом жанре, т. е. жанре, освещающем злободневные, современные вопросы нашей жизни. На что же обратил наше внимание автор? Как вы поняли главу «Искусство открывает нам большой мир!»?
2. Как вы понимаете поговорку: «Береги честь смолоду»? Почему нельзя совсем уйти от репутации, созданной в школьные годы?
3. Как соединяются культуры разных национальностей в обычной жизни? Какие выставки, художественные промыслы «живут» в вашем крае?

6 класс

    Пишу  отзыв об 1 произведении / на выбор/

План. 

1.    Вступление.

В нем должно прозвучать название книги и имя писателя. Начать текст можно со слов: «Недавно я прочитал…» или «Это произведение написано известным …./

2.    Общая характеристика героев.

Здесь нужно рассказать о персонажах, начать можно так: «Основными героями романа/повести,сказки …и т.п./ являются…» или «В этой истории автор рассказал о…».

3.    Характеристика сюжета.

Не нужно делать подробный пересказ всего текста, достаточно двух-трех поясняющих предложений. Например, так: «В рассказе описан конфликт между…» или «Книга знакомит читателя с приключениями…».

4.    Рассуждение.

 Основная часть отзыва. В ней нужно 1/ высказать свое мнение о произведении, аргументировать его, или можно дать 2/ отдельную оценку различным эпизодам, или 3/ персонажам. Начать можно так: «Из всех героев рассказа мне больше всех понравился…, потому что… (перечислить черты характера)» и т.п.

5.    Заключительная часть.

В ней нужно дать обобщённую оценку всей книге: чем обогатила вас книга, какую ценную информацию вы приобрели, что нового узнали, какое открытие совершили / о мире, о человеке, о себе/  Но можно и ограничиться рекомендациями: «Я всем советую прочитать книгу, т.к……..». 

Н.Гоголь "Коляска"http://homlib.com/gogol-nv-1/kolyaska
1. Объясни смысл названия.
2. Продолжи предложение"Эта повесть о....... "
3. род лит-ры -
4.жанр -
5. Назови героев
6.Как ты думаешь, какие проблемы затрагивает  Гоголь в повести "Коляска"? / пиши так: пр......., пр....../например: пр. чести,  прлюбви, пр. дружбы .../
ПРОБЛЕМА - ВОПРОС, ТО, ЧТО ВОЛНУЕТ АВТОРА
7. Что такое мораль? Пиши так:  Мораль - это................
8. Как ты понимаешь выражение " моральное падение"? Пиши так: Моральное падение - это.....

. «Детское чтение для сердца и разума» — первый русский журнал специально для детей. Николай Иванович Новиков помещал в нём статьи двух видов:

 для «воспитания сердца», то есть нравоучительные,

 и для «обогащения ума», где были сведения по истории, географии и другим наукам. Вы прочитали несколько нравоучительных статей. 

Обратите внимание, как они построены, чем обычно заканчиваются.

2. Ребята, возможно, эти рассказы (тогда их называли «статьи») показались вам очень наивными, простенькими, даже смешными. Но не забывайте: это первая попытка воспитывать детей с помощью литературы. Вы поняли, что хотел объяснить детям писатель, чему хотел научить?

3. Встречали ли вы в современной детской литературе нравоучительные произведения (то есть такие, которые воспитывают, дают советы, объясняют человеческие поступки, поведение)? Вспомните, например, рассказ Иосифа Дика «Красные яблоки» или «Тайное становится явным» Виктора Драгунского. В определённом смысле эти рассказы нравоучительные.

 Но чем они отличаются от статей Новикова?



Николай Новиков (1744-1818)

Статьи из журнала «ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ ДЛЯ СЕРДЦА И РАЗУМА»¹

Молодой путешественник

Молодой Скоробег захотел путешествовать и отправился со своим гофмейстером² в чужие края. Но как скоро приезжали они в какое-нибудь место, то он спрашивал: «Куда же мы ещё поедем?», и никогда не хотел осматривать достопамятностей в тех городах, в которых они останавливались, но всегда нетерпеливо желал видеть новые места. Гофмейстер просил его пребывать по нескольку времени во всяком городе для того, что, переезжая только из одного места в другое, не получил бы он никакой пользы от своего путешествия. Но тщетно; он не мог его никоим образом уговорить.

Что же последовало? Скоробег, возвратившись домой, не знал ничего о тех местах, чрез которые проезжал, кроме их имени. Тогда-то усмотрел он свою глупость и снова должен был начать путешествовать.

²Гофмейстер - один из придворных чинов.

То же случается с детьми, которые не хотят замечать того, что учитель с ними проходит, не всегда спрашивают о том, что следует, и, таким образом, наконец, ничему не выучиваются. Кто хочет основательно чему-нибудь научиться, тот должен прилежно замечать всё, что ему говорят или что он читает, и не спешить к концу какой-нибудь книги, не выразумевши начала

Начало только трудно

Маленький Фёдор весьма не любил рано вставать. Хотя он и усматривал, сколько теряет он времени, просыпая долго, и хотя часто принимал намерение отстать от худой своей привычки, однако ему никогда не удавалось исполнить сиее намеерение для того, что он не имел довольно бодрости, чтобы одолеть отвращение от раннего вставания.

Однажды летом случилось ему проснуться в пять часов поутру. Вспомнив своё намерение, подумал он, что ему необходимо надобно когда-нибудь начать исполнять его, вскочил поскорее с постели и оделся. Одеваясь, приходил он в исступлеение опять лечь и заснуть, однако ж он принудил себя и, одевшись совсем, принялся за свой урок.

Он приметил с удовольствием, что тогда выучил урок гораздо легче и скорее, нежели прежде выучивал.

Во весь тот день учитель его был им весьма доволен и поступил с ним ласково. Сам он также был весел и спокоен; ему казалось, что он начал новую жизнь.

— Мне стоило небольшого только принуждения встать сегодня рано, — так рассуждал он сам с собой, — и это принесло мне столько удовольствия. Не глуп ли бы я был, если бы не стал стараться всякий день рано вставать?

Он исполнил своё намерение. День ото дня становилось это для него легче и, наконец, сделалось привычкою, так что не мог уже спать долго, хотя бы и желал.

Равным образом и всё, что сперва кажется нам очень трудно, наконец может сделаться привычкой. Надобно только сначала принудить себя раза два; потом уже будет оно гораздо легче, а напоследок и приятным сделается.

Крестьянское состояние

Памфил, старый крестьянин, имел нужду до Феденькина отца. Пришеедши в его дом, встретился он с Феденькою, который спросил у него, зачем он пришёл. Памфил отвечал ему, что он имеет нужду поговорить с его отцом. Феденька пошёл наперёд к отцу и сказал ему об этом.

«Для чего же ты тотчас не впустил его ко мне?» — спросил отец.

«И! Батюшка, — отвечал Феденька, — он простой мужик».

Отец не заставил старого Памфила долго ждать, позвал его тотчас к себе, обошёлся с ним ласково и переговорил, о чём надобно было; после чего крестьянин ушёл домой.

Когда сели обедать, то отец приказал подать себе хлеб и разделил его так, что Феденьке ничего не досталось.

«Батюшка, у меня хлеба нет», — сказал Феденька.

Отец. «Ты должен сегодня без хлеба обедать».

Феденька. «А для чего?»

Отец. «У нас не осталось уже хлеба. Старый Памфил не привёз муки, и для того хлеба испечь было не из чего».

Феденька. «Разве мы от старого Памфила хлеб получаем?»

Отец. «Конечно. Кто же пашет землю, сеет, жнёт и молотит рожь, из которой мы хлеб делаем?»

Феденька. «Это всё крестьяне делают?»

Отец. «Ну, если бы крестьяне не захотели этого делать, что бы с нами тогда было? Нам надобно бы было самим приняться за их работу или терпеть голод. Добрые эти люди живут в бедности и отправляют тяжкую работу для того, чтобы мы спокойно питались их трудами».

Феденька. «Ах! Батюшка, я поступил сегодня со старым Памфилом очень презрительно, простите меня в этом».

Отец. «Я хотел только показать тебе, сколь дурно ты поступил. Кто презирает крестьянина, тот недостоин питаться хлебом. Но мне очень приятно, что ты одумался, я дам теперь и тебе хлеба».

После обеда отец взял Феденьку с собой на поле. Это было во время жатвы. Феденька с удивлением смотрел на жнецов, которые работали на солнечном жару и были притом веселы, хотя работа их была очень трудна.

Увидевши старого Памфила, подбежал он к нему, взял его за руку и говорил ему: «Прости меня, друг мой, в том, что я сегодня дурно с тобой поступил».

«Для меня всё равно, как бы ты со мной ни поступил, — отвечал старик, — но для тебя же лучше, что ты стал поумнее».

Отец часто показывал Феденьке крестьянские труды. Он узнал, сколь полезны сии люди, и научился уважать их состояние.